Эрнест Геллнер

Пришествие национализма. Мифы нации и класса

[Путь: международный философский журнал. - 1992. - № 1. - С. 9-61.]

Это теоретический очерк. Его цель - предложить общее, принципиальное объяснение тех масштабных сдвигов, которые произошли в жизни общества в XIX и XX столетиях в связи с появлением национализма. То, что я собираюсь здесь показать, в целом сводится к следующему:

1. В жизни человечества произошла важная и отчетливая перемена. Новый мир, в котором национализм, то есть соединение государства с «национальной» культурой, стал общепринятой нормой, в корне отличается от старого, где это было явлением редким и нетипичным. Существует огромное различие между миром сложных, переплетенных между собой образцов культуры и власти, границы которых размыты, и миром, который складывается из единиц, четко отграниченных друг от друга, выделившихся по «культурному» признаку, гордящихся своим культурным своеобразием и стремящихся внутри себя к культурной однородности. Такие единицы, в которых идея независимости связана с идеей культуры, называются «национальными государствами». В течение двух столетий, последовавших за Французской революцией, национальные государства стали нормой политической жизни. Как и почему это произошло?

2. Для ответа на этот вопрос я предлагаю теоретическую модель, основанную на правдоподобных и в некотором смысле бесспорных обобщениях, которые, вкупе с известными нам данными об изменениях, происходивших в обществе в XIX в., вполне объясняют это явление.

3. Соответствующий эмпирический материал укладывается в данную модель практически полностью.

Это ответственная заявка. Если это в самом деле удастся сделать, то проблема национализма, в отличие от большинства других крупных проблем, связанных с историческими изменениями в обществе, получит исчерпывающее решение. Было уже немало попыток объяснить различные масштабные исторические сдвиги, однако до сих пор дело ограничивалось в основном выявлением интересных возможностей или разработкой правдоподобных, но частичных решений, не дающих в конечном счете ответа на поставленные вопросы. Решения эти редко отличались определенностью и не были, как правило, ни достаточными, ни убедительными. В данном же случае речь идет именно об убедительном и неоспоримом объяснении национализма. /10/

Модель

Лучше всего прямо приступить к описанию самой модели. В ее основу положены весьма обобщенные представления о двух различных типах общества. Рассматривая различия между ними, мы сосредоточимся главным образом на том, какую роль в них играют структура и культура.

Агро-письменное общество

Есть несколько признаков, отличающих общество данного типа. Прежде всего, это общество, основанное на сельском хозяйстве (включая скотоводство), то есть на производстве и хранении продуктов питания. Для такого общества характерна довольно стабильная технология: хотя время от времени здесь возникают нововведения и усовершенствования, они не являются частью постоянной изыскательской или изобретательской деятельности. Этому обществу совершенно чужда идея (пустившая такие глубокие корни у нас), что природа является познаваемой системой, успешное изучение которой позволяет создавать новые мощные технологии. Мировоззрение, на котором зиждется это общество, не предполагает (в отличие от нашего) интенсивного познания и освоения природы, результатом которого является неуклонное улучшение условий человеческого существования. Оно предполагает, скорее, устойчивое сотрудничество между природой и обществом, в ходе которого природа не только доставляет обществу скромное, хотя и постоянное продовольствие, но одновременно как бы санкционирует, оправдывает общественное устройство и служит его отражением.

Наличие стабильной, раз навсегда заданной технологии имеет множество последствий. Недостаток гибкости производства продуктов питания и сравнительно невысокий «потолок» его продуктивности приводят к тому, что ценности в таком обществе в основном связаны с иерархией и принуждением. Для члена этого общества имеет значение прежде всего позиция, которую он занимает в соответствующей «табели о рангах», но не продуктивность и не эффективность его производственной деятельности. Путь повышения продуктивности не лучший для него способ (или даже вообще не способ) повышения своего статуса. Характерной для такого общества ценностью является «знатность», соединяющая высокий статус с успехами на военном поприще.

Такая ориентация является логическим следствием ситуации, которая складывается в обществе, имеющем устойчивый потенциал продуктивности: индивид или группа не получают ничего, повышая эффективность своего труда, но они получают практически все, если завоевывают благоприятную позицию в обществе. Повышение про-/11/ дуктивности может быть выгодным лишь для власть имущих, находящихся в привилегированном положении, но не для тех, кто добился этого повышения. В то же время индивид, который успешно стремился к высокому положению и попал в число власть имущих, получает всевозможные выгоды, оправдывающие его усилия. Поэтому он должен стремиться только к власти и положению, не расходуя сил на повышение производительности труда.

Данная тенденция значительно усиливается благодаря еще одной особенности такого общества, - которая также вытекает из стабильности технологии, - ситуации, описанной Мальтусом. Дело в том, что возможности увеличения производства продуктов питания ограничены, а возможности роста населения - нет. В обществе данного типа обычно ценится плодовитость, по крайней мере, наличие потомства мужского пола, необходимого для роста трудового и оборонного потенциала. Вместе с тем поощрение плодовитости должно, хотя бы время от времени, доводить население до той критической численности, за которой общество уже не может всех прокормить. Это, в свою очередь, способствует укреплению иерархической, военизированной структуры: когда наступает голод, он не настигает всех в равной степени и одновременно. Люди голодают в соответствии со своим статусом, и стоящие ниже на иерархической лестнице оказываются в худшем положении. Механизмом, который это обеспечивает, служит социальный контроль, ограничивающий доступ к охраняемым запасам продовольствия. В Северной Африке центральное правительство до сих пор часто обозначают термином «макзен», происходящим от того же корня, что и магазин, склад. Действительно, правительство прежде всего контролирует склады и является держателем продовольственных запасов.

Механизмы, с помощью которых такое общество поддерживает свое существование, могут быть представлены следующей схемой:

доступ к запасам в соответствии с рангом

отсутствие поощрения технологических нововведений

Под действием всех этих факторов в агро-письменном обществе возникает сложная, но довольно стабильная статусная организация. Самым важным для члена такого общества становится обладание статусом и соответствующими правами и привилегиями. Человек /12/ здесь - это его положение, ранг. (Совершенно не так будет в обществе, которое придет ему на смену, где человек - это прежде всего его культура и (или) банковский счет, а ранг является чем-то эфемерным.)

Как же поддерживался баланс в этой исторически более ранней системе? Вообще есть две возможности поддерживать порядок в обществе: принуждение и согласие. Остановить тех, кто, преследуя свои цели, покушается на статусную систему, можно угрозами, приводимыми иногда в исполнение, а можно и с помощью внутренних ограничений, то есть системы идей и убеждений, которые человек усваивает и которые затем направляют его поведение по определенному руслу. В действительности функционировали, конечно, оба механизма, ибо они не изолированы друг от друга, а работают во взаимодействии и так переплетены, что бывает невозможно вычленить вклад какого-то одного из них в поддержание социального порядка.

И все же, какой из этих факторов можно считать более важным? Это чрезвычайно трудный вопрос. По крайней мере, мы не можем ожидать, что в любых обстоятельствах ответ на него будет одним и тем же. Марксистская точка зрения заключается, по-видимому, в том, что общественное устройство обусловлено не принуждением и не согласием (обе точки зрения марксист заклеймит как «идеалистические»), но способом производства. Неясно, однако, что может означать такая прямая зависимость общественного устройства от способа производства, не опосредованная ни принуждением, ни идеями. Орудия труда и технологии не могут сами по себе заставить человека принять определенный способ распределения: для этого нужно либо принуждение, либо согласие, либо какой-то сплав того и другого. Каким же образом способ производства порождает свой собственный способ принуждения? Трудно удержаться от подозрения, что привлекательность и живучесть марксизма в какой-то мере обусловлена непроясненностью в нем этого вопроса.

Действующая в обществе система идеологии обеспечивает стабильность системы не только тем, что убеждает членов общества в законности этой системы. Роль ее и сложнее, и шире. Она, в частности, делает возможным само принуждение, ибо без нее неорганизованная кучка власть имущих не смогла бы действовать эффективно.

В обществе данного типа существует не только более или менее стабильная сельскохозяйственная основа, но также и письменность. Она позволяет фиксировать и воспроизводить различные данные, идеи, сведения, формулы и т.д. Нельзя сказать, что в дописьменном обществе начисто отсутствуют способы фиксации утверждений и смыслов: важные формулы могут передаваться и в устной традиции, и ритуальным путем. Однако появление письменности резко расши-/13/ ряет возможности сохранения и передачи идей, утверждений, информации, принципов.

Грамотность усугубляет свойственную этому обществу статусную дифференциацию. Она является результатом упорного и довольно длительного посвящения, называемого «образованием». Аграрное общество не обладает ни ресурсами, ни мотивами, необходимыми для того, чтобы грамотность распространялась широко, не говоря уж о том, чтобы она стала всеобщей. Общество распадается на тех, кто умеет читать и писать, и на тех, кто этого не умеет. Грамотность становится знаком, определяющим положение в обществе, и таинством, дающим пропуск в узкий круг посвященных. Роль грамотности как атрибута статусных различий становится еще более ярко выраженной, если на письме используется мертвый или какой-нибудь специальный язык: письменные сообщения отличаются тогда от устных не только тем, что они написаны. Благоговение перед письменами - это прежде всего благоговение перед их таинственностью. Культ ясности проявляется в истории человечества значительно позднее, знаменуя собой следующую революцию, хотя так никогда и не становится абсолютным.

Рядовые члены общества данного типа осваивают культуру, набирая свой запас символов и идей «в движении», так сказать, по ходу жизни. Процесс этот является частью взаимодействия, происходящего изо дня в день между родственниками, соседями, мастерами и подмастерьями. Живая культура - не закодированная, не «замороженная» в письменах, не заданная никаким набором жестких формальных правил, - передается, тем самым, непосредственно, просто как часть «образа жизни». Но такие навыки, как владение грамотой, передаются иначе. Они осваиваются в процессе длительного специального обучения, прививаются не в ходе обычной жизнедеятельности и не обычными людьми, а профессионалами, способными воспроизводить и демонстрировать некие высшие нормы.

Есть глубокое различие между культурой, передаваемой в повседневной жизни, «в движении», неформально, и культурой, которой занимаются профессионалы, не занятые кроме этого ничем другим, выполняющие четко очерченные обязанности, детально зафиксированные в нормативных текстах, манипулировать которыми индивид практически не может. В первом случае культура неизбежно отличается гибкостью, изменчивостью, региональным разнообразием, иногда - просто чрезвычайной податливостью. Во втором она может оказаться жесткой, устойчивой, подчиненной общим стандартам, обеспечивающим ее единство на большой территории 1 .

1 Ср.: Goody J. The logic of writing and the organisation of society. Cambridge, 1986.

При этом она может опираться на обширный корпус текстов и разъясне-/14/ ний и включать в себя теории, обосновывающие ее ценностные установки. В частности, в ее доктрину может входить теория происхождения фундаментальной истины - «Откровение», - подтверждающая остальные теории. Таким образом, теория откровения является частью веры, а сама вера утверждается откровением.

Характерной чертой общества данного типа является напряжение между высокой культурой, передаваемой в процессе формального образования, зафиксированной в текстах и постулирующей некие социально трансцендентные нормы, и, с другой стороны, одной или несколькими низкими культурами, которые не заданы в отчужденной письменной форме, существуют лишь в самом течении жизни и, следовательно, не могут подняться выше нее, здесь и теперь происходящей. Иначе говоря, в таком обществе имеется разрыв, а иногда и конфликт между культурой высокой и низкой, который может проявляться по-разному: с одной стороны, высокая культура может стремиться навязывать свои нормы низкой, с другой - носители низкой культуры могут стремиться по возможности усвоить нормы высокой, чтобы упрочить свое положение. Первое типично для ислама, второе - для индуизма. Однако такого рода усилия редко бывают успешными. В конечном счете между носителями высокой и низкой культуры возникает заметный разрыв, а часто и пропасть взаимонепонимания. Разрыв этот функционален. Человек вряд ли будет стремиться к состоянию, которого он не в силах понять, или противостоять доктрине, которая, как он знает, выше его разумения. Культурные различия определяют общественные позиции, регулируют доступ к ним и не позволяют индивидам их покидать. Но границ общества в целом они не определяют. Лишь при переходе от аграрного общества к индустриальному культура перестает быть средством, которое задает позиции в обществе и привязывает к ним индивидов. Вместо этого она очерчивает масштабную и внутренне подвижную социальную целостность, внутри которой индивиды могут свободно перемещаться, как того требуют задачи производства.

Принимая такую модель старых аграрных обществ, можно задать вопрос: какими должны быть здесь взаимоотношения между культурой, с одной стороны, и политической легитимностью и границами государств - с другой? Ответ однозначен: между этими двумя сферами не будет почти никакой связи.

Общество данного типа постоянно генерирует внутри себя культурные различия. Оно порождает в высшей степени дифференцированную статусную систему, каждый элемент которой должен иметь свои ясно различимые признаки, знаки, свои внешние проявления. Это, по сути, и есть культура. Юрий Лотман описывает российского аристократа XVIII в., который использовал различные формы обращения к людям в зависимости от того, владельцами /15/ скольких «душ» они были. Репертуар приветствий зависел, таким образом, от имущественного положения его собеседников. В романе Грэма Грина герой отмечает нотки неуважения, которые проскальзывают в обращении к нему банковского клерка, и размышляет о том, что тот говорил бы с ним совершенно иначе, не будь превышен его кредит.

Такая чрезвычайная семантическая чувствительность к статусным и имущественным нюансам позволяет преодолевать неопределенность и избегать трений. Не должно быть статусных различий, не выявленных наглядно, и, с другой стороны, всякий наглядный знак должен иметь оправдание в социальном положении индивида. Когда в стратификации общества возникают какие-то резкие изменения, культура тут же дает знать об этом, демонстрируя не менее драматичные перемены в одежде, речи, поведении, образе жизни. Речь крестьян при этом всегда отличается от речи дворян, буржуа или чиновников. Известно, например, что в России XIX в. отличительным признаком представителей высшего света была манера объясняться по-французски. Или другой пример: к моменту объединения Италии в 1861 г. лишь два с половиной процента населения страны говорили на «правильном» итальянском 2 .

2 Hobsbawm E. Nations and Nationalism since 1780. Cambridge, 1990.

Аграрное общество порождает различные сословия, касты, гильдии и иные статусные разграничения, требующие дифференцированного культурного оформления. Культурная однородность такому обществу совершенно неведома. Больше того, попытки унифицировать стандарты культуры рассматриваются как преступные, порой в самом прямом, уголовном смысле. Тот, кто вступает в культурное соревнование с группой, к которой не принадлежит, нарушает общественный протокол, покушается на систему распределения власти. Такая дерзость не может остаться безнаказанной. И если наказание является лишь неформальным, виновный может считать, что ему повезло.

В дополнение к функциональной, иерархической дифференциации здесь существует еще дифференциация, так сказать, горизонтальная. Члены такого общества не только стремятся сформировать стиль жизни, который отличает их друг от друга и удерживает от покушений на тех, кто стоит выше по социальной лестнице. Для сельскохозяйственных сообществ характерна также тенденция культивировать особенности, отличающие их от соседних в географическом смысле сообществ, имеющих такой же статус. Так, в неграмотной крестьянской среде диалекты варьируют от деревни к деревне. Замкнутый образ жизни благоприятствует развитию культурных и /16/ лингвистических отклонений, и разнообразие возникает даже там, где вначале оно отсутствовало.

Правители в таком обществе не заинтересованы в том, чтобы оно становилось культурно однородным. Напротив, разнообразие им выгодно. Культурные различия удерживают людей в их социальных и географических нишах, препятствуют появлению опасных и влиятельных течений и групп, имеющих последователей. Политический принцип «разделяй и властвуй» гораздо легче применять там, где население уже разделено культурными барьерами. Правителей волнуют налоги, десятины, рента, повинности, но не души и не культура подданных. В результате в аграрном обществе культура разъединяет, а не объединяет людей.

Подводя итог, можно сказать, что в обществе данного типа единство культуры не может служить основой формирования политических единиц. В такой ситуации термин «нация», если он вообще используется, обозначает скорее размытое составное целое, включающее главным образом представителей так называемого свободного дворянства, живущего на определенной территории и готового участвовать в политической жизни, нежели всю совокупность носителей культуры. Например, польская «нация» состояла в свое время из представителей шляхты Речи Посполитой, но включала также лиц, говоривших на украинском языке. Иначе говоря, понятие «нация» объединяло граждан не по культурному, а по политическому основанию.

Как правило, в таком обществе политические единицы оказываются либо более узкими, либо более широкими, чем единицы культурные. Родовые общины или города-государства редко охватывают всех носителей какой-то культуры: ареал ее распространения оказывается обычно шире. С другой стороны, границы империй, как правило, определяются военным могуществом или географическими условиями, но отнюдь не границами распространения культуры. Рассказывают, что предводитель мусульман, покоривших Северную Африку, направил своего коня прямо в Атлантический океан, чтобы показать, что дальше дороги нет, но его не остановила культурная и языковая пропасть, которая отделяла завоевателей от населявших эти земли берберийских племен.

Итак, люди, живущие в аграрно-письменном обществе, занимают в нем различные позиции и включены в многообразные вертикальные и горизонтальные отношения, среди которых найдутся, вероятно, и такие, которые отдаленно напоминают то, что впоследствии будет названо «национальностью»; но в основном это отношения совершенно иного рода. Здесь существует разнообразие культур и существуют сложные политические единицы и союзы, однако между двумя этими сферами нет ярко выраженной зависи-/17/ мости. Политические иерархии и культурные поля отнюдь не соотнесены между собой с помощью такого образования, как «национальность».

Развитое индустриальное общество

Сегодня в мире существует и стремительно распространяется иной тип общества, в корне отличный от того, который описан выше. Прежде всего, иной является его экономическая основа: оно сознательно ищет опору в непрерывной, упорной инновационной деятельности, в экспоненциальном наращивании производительных сил и продукции. Общество это исповедует теорию познания, которое дает возможность проникать в тайны природы, не прибегая к помощи откровения, и одновременно позволяет эффективно манипулировать силами природы, используя их для достижения изобилия. Вместе с тем, природа уже не может служить источником принципов, обосновывающих организацию общества. Действительно, первым принципом, который оправдывает устройство общества данного типа, является экономический рост, и любой режим, неспособный его обеспечить, оказывается в затруднительном положении. (Вторым является национальный принцип, - он и станет здесь нашей главной темой.)

Общество, к рассмотрению которого мы перешли, не является уже более мальтузианским: темпы экономического роста превышают в нем темпы роста демографического, который по разным причинам идет на спад или даже полностью прекращается. В культуре этого общества уже не так ценится (или вообще не ценится) плодовитость: чистая, мускульная рабочая сила мало что решает как с точки зрения властей, так и с точки зрения индивидов, как в мирное время, так и во время войны. (Правда, на первых порах индустриальная эпоха вызвала к жизни всеобщую воинскую повинность и породила огромные армии, по своему составу крестьянские: крестьяне ценились как «пушечное мясо». Однако в наше время - время войн на Фолклендах и в Персидском заливе - решающим фактором является уже не численность войск, а технология и подготовленность личного состава.) Ныне полезны лишь образованные люди, а образование стоит дорого. В любом деле теперь играет роль не количество, а качество работников, которое зависит от технологии производства культурных людей, иначе говоря, от «образования». Власти более не видят в плодовитости источник оборонного или экономического потенциала; родители не видят в детях тех, кто обеспечит их жизнь в старости. Производство потомства обходится дорого и вынуждено конкурировать с другими запросами и формами самоудовлетворения и самореализации. /18/

В корне изменился и характер труда. В аграрном обществе «работа» была вещью насущно необходимой, но отнюдь не престижной. Это был физический, ручной труд, связанный главным образом с сельскохозяйственным производством. Такая работа заключалась в основном в приложении человеческой мускульной силы к материальным объектам. Ее тяжесть удавалось время от времени облегчить благодаря использованию силы животных и некоторых простых механизмов, позволявших утилизировать силу воды или ветра. В развитом индустриальном обществе картина уже совершенно иная. Физический труд как таковой здесь фактически исчез. Отныне трудиться физически вовсе не значит дни напролет махать киркой или лопатой: теперь для этого требуется знание машин, которые не всегда просты в управлении. То есть большинство людей в своей работе вообще не сталкиваются «лицом к лицу» с природой. Их труд состоит в постоянном манипулировании людьми и знаками при помощи компьютеров или, на худой конец, телефонов, телефаксов и пишущих машинок.

Все это имеет серьезные последствия для культуры, то есть для системы циркулирующих в обществе символов. Стремительный обмен сообщениями между анонимными, далеко друг от друга отстоящими собеседниками был бы попросту невозможен, если бы смысл посланий зависел от особенностей местного диалекта и тем более от одного какого-то контекста, не говоря уж о контекстах действительно сложных. Однако сам метод такой коммуникации уничтожает контекст. Нельзя, скажем, передавать таким образом смыслы, заключенные в жестах, выражении лица, интонациях, темпе речи, положении говорящего в пространстве и обстоятельствах, сопровождающих высказывание. Ничего не добавляет к тексту и статус индивида, да и сам текст не может на этот статус повлиять. Все это просто не проходит по каналу коммуникации: так уж этот канал устроен. В живой речи такие элементы, как жест, поза и т.д., играли роль как бы определенных фонем, влиявших на смысл устного сообщения. Но это были фонемы, употребимые и значимые в очень узких границах, - что-то вроде неконвертируемой муниципальной валюты. Между тем, универсальная система коммуникации предполагает использование только таких знаков, которые имеют универсальное значение, отвечают всеобщим стандартам и не зависят от контекста.

Существенно, что смысл заключен теперь только внутри самого сообщения. Те, кто передает сообщения, так же как и те, кто их принимает, должны уметь вычитывать этот смысл, следуя общим для них правилам, определяющим, что является текстом, а что - нет. Люди должны быть обучены вычленению элементов, безусловно влияющих на смысл, и абстрагированию от специфического мест-/19/ ного контекста. Способность различать релевантные и соответствующие стандартам элементы сообщения является тонкой и достигается отнюдь не просто. Это требует длительного обучения и огромной семантической дисциплины. Чем-то это напоминает результаты армейской муштры - готовность немедленно реагировать на формализованные слова команды, требующие четко определенных действий, - однако диапазон возможных команд в данном случае является неизмеримо более широким, чем тот, который принят в любой из армий. Но смысл должен быть предельно ясным, хотя потенциальное поле смыслов является поистине гигантским, пожалуй, даже бесконечным.

Все это говорит о том, что впервые в истории человечества высокая культура становится всеобъемлющей: она операционализируется и охватывает общество в целом. Люди могут воспринимать культурные значения в их полном объеме, реагировать на все бесконечные смыслы, заключенные в языке. Иными словами, они весьма далеко ушли уже от того мужика-новобранца, который обучился в свое время правильно реагировать на десяток уставных команд, да и то лишь в том случае, если их произносит человек с необходимым количеством лычек на погонах и в понятной ситуации. Последствия этого невероятно важны, хотя они и не были до сих пор как следует ни осознаны, ни изучены. Значение универсального образования, необходимость в котором продиктована фундаментальной структурой современного общества, выходит далеко за пределы невнятных причитаний и восторгов о расширении культурных горизонтов (пусть даже такое расширение действительно существует). Мы подходим здесь вплотную к нашей основной теме - распространению национализма. Высокая культура представляет собой упорядоченную и стандартизованную систему идей, которую обслуживает и насаждает с помощью письменных текстов особый отряд клириков. Грубо говоря, мы имеем здесь следующий силлогизм. Человеческий труд стал по своему характеру семантическим. Его неотъемлемой частью является безличная, свободная от контекста массовая коммуникация. Это возможно лишь в том случае, если все люди, включенные в этот массовый процесс, следуют одним и тем же правилам формулирования и декодирования сообщений. Иными словами, они должны принадлежать к одной культуре, причем культура эта неизбежно является высокой, ибо соответствующие способности могут быть освоены лишь в процессе формального обучения. Из этого следует, что общество в целом, если оно вообще станет функционировать, должно быть пронизано единой стандартизованной высокой культурой. Такое общество не сможет уже терпеть дикого произрастания разнообразных субкультур, связанных каждая своим контекстом и разделенных ощутимыми барьерами взаимонепонимания. /20/

Эрнест Андре Геллнер (Ernest Gellner, 9 декабря 1925 - 5 ноября 1995) - английский философ и социальный антрополог, профессор философии, логики и научного метода Лондонской школы экономики Лондонского университета, профессор социальной антропологии Кембриджского университета, основатель и директор Центра по исследованию национализма при Центрально-Европейском университете в Будапеште.

Родился в Париже в семье германоязычных евреев из Чехии. До 13-летнего возраста воспитывался в Праге (Чехословакия) в англоязычной школе. В 1939 году, накануне гитлеровской оккупации Чехословакии, с семьёй эмигрировал в Великобританию. Высшее образование получил в Оксфорде. В 1944 году, после первого курса, он ушёл добровольцем на фронт.

В Лондонской школе экономики с 1949 года. В 1959 вышла в свет его первая книга - «Слова и вещи. Критический анализ лингвистической философии и исследование идеологии».

В 1961 он становится доктором философии Кембриджского университета, в следующем году - профессором философии, логики и научного метода. С начала 1960-х активно занимается социальной антропологией и политологией, разрабатывает собственную теорию национализма, получившую отражение в работе «Нации и национализм» (1983). Считая основой общества культуру и организацию, Геллнер определил национализм как «политический принцип, согласно которому культурное сходство есть основа социальных связей».

Национализм, по Геллнеру, продукт индустриального общества, так как необходимыми для его возникновения факторами выступают высокая степень развития культуры, ее доступность широким массам населения (что порождает необходимость в культурном единообразии), активное экономическое развитие (как условие социальной мобильности) и порождаемую им необходимость культурной стандартизации. Национализм возникает в государствах с «титульной» нацией, при этом переход к нему для каждого государства индивидуален. Геллнер полагал торжеством национализма принцип самоопределения наций, провозглашенный после Первой мировой войны, и создание национальных государств на территории бывших империй.

В 1993 в Пражском университете по инициативе Геллнера и Дж. Сороса создается Центр по исследованию национализма, который ученый возглавлял до самой смерти.

Книги (4)

Нации и национализм

В книге «Нации и национализм» профессора социальной антропологии Кембриджского университета Э. Геллнера раскрывается одна из актуальных проблем современного мира - проблема национализма.

Автор прослеживает его социальные корни, рассматривает вопрос, что представляют собой нации, показывает процесс их исторического формирования и национальные взаимоотношения на различных этапах развития общества.

Разум и культура

Историческая роль рациональности и рационализма.

«Разум и культура» - вторая книга одного из самых глубоких философов второй половины XX века Эрнеста Геллнера, вышедшая в издательстве «Московской школы политических исследований» (первая - «Условия свободы» - в 1995 году открыла серию «Библиотека Московской школы политических исследований»).

Подробно анализируя перипетии дискуссий на тему сущности и значения человеческого разума, тесно связанных с историей становления современной западно-европейской культуры, Геллнер затрагивает центральный для современного человека вопрос - возможности адекватного представления о себе, о своих убеждениях, о своем языке и о мире, в котором приходится жить и действовать.

Слова и вещи

Критический анализ лингвистической философии и исследование идеологии.

Книга Эрнеста Геллнера «Слова и вещи» посвящена критическому анализу господствовавшей в середине XX века в Англии Оксфордской школы лингвистической философии, или философии лингвистического анализа.

Специальное введение к монографии написал Бертран Рассел.

Условия свободы

Гражданское общество и его исторические соперники.

Книга «Условия свободы» профессора Эрнеста Геллнера, ученого с мировым именем, исследователя мировых цивилизаций, эксперта и вдохновителя Московской школы политических исследований, стала последней в его жизни.

Посвященная сложному, противоречивому, вызывающему потоки формальной популистской фразеологии и массу ложных иллюзий феномену гражданского общества, книга стала своего рода интеллектуальным завещанием Э.Геллнера, обращенным и к посткоммунистической России.

Э. Геллнер

ОТ РОДСТВА К ЭТНИЧНОСТИ

Политическая значимость этнических чувств - важный феномен в истории XIX-XX вв. Недооценка роли национализма была общей ошибкой и западной либеральной мысли, и марксизма. Опыт почти двухвековой истории политического национализма обязывает нас теперь разобраться в причинах этой ошибки и попытаться ее исправить.

Однако не стоит считать себя в чем-то выше своих предшественников. Их теории были по-своему вполне обоснованными. Они исходили из очевидного факта - весьма глубокого влияния индустриализма на общественную жизнь. Пусть даже сделанные в то время выводы отчасти противоречат реалиям сегодняшнего дня, то есть, иными словами, политический национализм возрос, а не уменьшился. Но это связано с тем, что предвидеть будущее - дело нелегкое. Возможно, и сейчас мы не разобрались до конца с этим явлением. Поэтому, пытаясь осознать происходящее, мы исправляем не только ошибки предшественников, но и свои собственные.

Доводы в пользу ожидаемого уменьшения национализма, весьма правдоподобные и убедительные, сводятся к следующему.

Доиндустриальным цивилизациям (или, согласно Марксу, рабовладельческим и феодальным обществам, а также обществам с азиатским способом производства) свойственны очень сложные системы общественного разделения труда. Это сочетается с большим культурным разнообразием, которое в каком-то смысле придает системе разделения труда характер некой данности, даже с оттенком сакральности .

Существует масса различий: в языках, кулинарии, костюмах, ритуалах и религиозных представлениях. Через эти особенности социального бытия люди осознают свою идентичность и с их же помощью ее выражают. Человек - это не просто существо, которое что-то «ест» (как утверждается в одном немецком каламбуре). Важно, что он говорит, какую одежду носит, как танцует, с кем делит застолье и беседует, на ком женится и т. д.).

«Этнос» или «нация» - это всего лишь наименование такого общества, границы которого полностью или частично совпадают с границами распространения всех перечисленных культурных феноменов в их особом, своеобразном виде. Человеческая общность, живущая в этих границах, обладает своим этнонимом и характеризуется ярко выраженными национальными чувствами. «Этничность» становится «политической» и порождает «национализм» в тот момент, когда «этническая» общность, существующая в определенных культурных границах, не только осознает свою идентичность, но и считает, что этнические границы должны совпадать с политическими, а национальность правящей элиты - с национальностью подданных. Иностранцы, во всяком случае в большом количестве, - нежелательный элемент в такой политической общности, тем более в роли правителей.

По отношению к доиндустриальным цивилизациям можно выдвинуть следующую гипотезу: им в высшей степени присуще культурное, а потому (потенциально или реально) и этническое разнообразие, но тем не менее политический национализм встречается редко. Требование культурной гомогенности политической общности или требование, чтобы каждая культура была оформлена как политическая общность, выдвигались нечасто и еще реже реализовались. Напротив, культурные, а следовательно, и этнические различия во всех слоях населения, включая правителей, считались в высокой степени функциональными и, как правило, получали хороший прием. Культурная дифференциация являла собой зримое воплощение устойчивости иерархической системы, уменьшая тем самым социальное напряжение. Иерархическая система получала культурную санкцию и усиливалась за счет этого. Различия в одежде, речи, манерах поведения, внешности указывали на различия в правах и обязанностях людей.

Индустриализм разрушает эту сложную систему социальной дифференциации, которая находит свое внешнее выражение и подтверждение (иногда сакрального характера) в культурном разнообразии.

Согласно важнейшей и вполне убедительной идее, характерной для классических марксизма и либерализма, а также, в большой степени, и для современных социологических теорий, условия труда в индустриальном обществе размывают структуры, которые несут в себе культурные различия. Их разравнивает бульдозер индустриальной продукции. А поскольку этничность зиждется на взаимодополняющих, усиливающих друг друга культурных различиях, то и ее ожидает сходная судьба.

Однако суть проблемы в том, что этот вывод не отражает адекватно реалий политической жизни XIX-XX вв. Значение национализма выросло (хотя этот процесс шел неравномерно и на его пути с неудержимой силой возникали препятствия). Никогда за всю историю человечества идеи слияния политических и этнических границ и этнической однородности правящей элиты и подданных еще не имели такого авторитета в качестве принципов политической организации. Это факт, с которым нам приходилось сталкиваться лицом к лицу. Он ставит перед нами проблему, теоретическая сложность которой не уступает ее практической значимости. И все-таки рассуждения, которые привели многих мыслителей к иному выводу, были вполне правдоподобны, доказательны, логичны и основаны на идеях, в ценности которых не приходится сомневаться. Что же оказалось неверным? Что было упущено из виду?

Попытаемся дать ответы на эти вопросы. В доидустриальном обществе подавляющая масса населения является земледельцами, жизнь которых проходит в границах маленьких самодостаточных общин. Россия, например, оставалась такой страной до начала нынешнего столетия. Культурные последствия этой ситуации вполне очевидны. Деревенские общины не нуждаются в грамотности или иных абстрактных средствах коммуникации. Люди, которые постоянно живут в одной и той же социальной и человеческой среде, сталкиваются с однотипными ситуациями, будут общаться друг с другом, используя мимику, интонации, позы. Язык для них - род искусства, наподобие фольклорных танцев, а вовсе не механизм воспроизводства бесчисленного количества сообщений вне контекста (так определил язык Хомский). Лишь высший слой аграрного общества (да и то не все его члены) способен использовать язык таким образом и вести существование, при котором подобное использование языка приемлемо и функционально.

В результате в аграрных обществах ярко выражен разрыв между Высокой и Низкой культурой, или Большой и Малой традицией. Характер политической связи между ними разный в каждом конкретном случае. Высокая культура, так сказать, нормативна: она оценивает саму себя как образец для подражания и относится к Низкой культуре как к своему жалкому искажению или аберрации, а потому выказывает к ней презрение или равнодушие, или же, наоборот, считает, что в идеале Низкая культура должна быть трансформирована в Высокую.

Например, для исламской интеллектуальной элиты, «улама », стоящей на страже моральной, политической и теологической легитимности, народные истолкования Корана, которые отличаются от ее собственных, недопустимы. Время от времени «улама » пытаются (до эпохи модернизации эти попытки были безуспешны) приспособить племенной, слабо урбанизированный мир к своим нормам. Ислам характеризуется миссионерскими устремлениями, направленными как вовне, так и внутрь, поэтому его история представляет собой нечто вроде непрерывной Реформации. Конкретные социальные обстоятельства всегда препятствовали успеху этого «внутреннего джихада», по крайней мере до появления современных административной и военной систем и новых технологий производства. В этом и кроется секрет политической силы и энергии современного мусульманского фундаментализма.

Иначе обстоит дело в индуизме, где брахманская элита по определению пытается монополизировать процесс самосовершенствования, исключая других людей из сферы, так сказать, идеального, чистого гуманизма. Соревнуясь с брахманами, низшие касты тоже пытаются выкрасть «священный огонь»: индийский социолог Шринивас назвал это «санскритизацией ». В Северо-Западной Европе протестантизм в значительной мере сократил пропасть между Высокой и Низкой культурой, так как подчеркивал роль грамотности и предоставлял людям равные возможности приблизиться к Богу и постичь его откровения (универсализация святости). Таким образом, протестантизм подготовил почву и для капитализма, и для раннего возникновения политического национализма.

Следовательно, все аграрные цивилизации, обладающие письменностью, существенно отличаются друг от друга. Нас интересует то общее, что сближает их: разрыв между Высокой культурой (т. е. письменной, интеллектуальной, передающейся из поколения в поколение путем системы образования) и Низкой (устной культурой, для передачи которой не требуется или почти не требуется ни специалистов, полностью занятых в этой сфере, ни письменно закрепленных нормативных предписаний). Этот глубокий разрыв - обычное, широко распространенное явление культурной жизни человечества в до-индустриальную эпоху. И дело здесь вовсе не в недостатках социальных низов, как склонны думать представители Высокой нормативной культуры. Причина - в конкретных материальных условиях той эпохи, лимитирующих культурную жизнь. Крестьяне не могли быть учеными или преподавателями; они жили, танцевали и пели в традициях своей культуры, но не имели возможности писать или читать об этом. И это не их слабость, а результат требований системы общественного производства, воспроизводства и саморегуляции , которая указывала, что большая часть людей не в состоянии реализовать высшие идеалы своей культуры.

Трудовая деятельность современного человека протекает в совершенно иной ситуации. Лишь небольшой процент населения обрабатывает землю. Но и они используют орудия труда, весьма напоминающие те, что применяются в промышленном производстве. Хороший тракторист - это человек, который может разобраться в довольно сложной машине, следуя при этом письменным руководствам.

Для основной части населения «работа» - это манипулирование словами или людьми, но не вещами. Это отбор, интерпретация и передача сообщений, а не непосредственное преобразование природы с помощью мышечной силы. Возрастающая сложность промышленного производства приводит к тому, что работник отбрасывает в сторону лом и лопату и становится опытным специалистом в области управления машинами.

Впервые за всю историю человечества в современном индустриальном мире Высокая (письменная, передающаяся путем системы образования) культура перестала быть привилегией и монополией меньшинства. Напротив, она является исконной принадлежностью подавляющего большинства населения. Жизнь гражданина современного общества зависит от его способности трудиться, вступать в отношения со всепроникающей бюрократической системой, а также от чувства гражданственности и степени культуры. Но отнюдь не от навыков, приобретенных в семье или в играх со сверстниками, или даже от мастера, обучающего его ремеслу. Таким образом, наиболее важным преимуществом современного человека является доступ к Высокой культуре, на которой держится жизнеспособность индустриальной системы. Национализм проистекает из высокой оценки этого преимущества.

Доступ к индустриальной системе зависит от двух факторов: от профессионального мастерства и от степени соответствия личных качеств имиджу той или иной культуры. Суть первого фактора уже рассматривалась. Второй не менее важен и требует отдельного анализа.

Если бы для полного вхождения в индустриальное общество требовалось только умение обращаться со сложными орудиями труда, то это привело бы к подъему интернационализма и братских чувств вс ех людей, получивших доступ к тайнам современной технологии. Собственно, именно этого ожидали марксисты и либералы, хотя их надежды не сбылись. Конечно, есть некоторые намеки на возможность такого пути развития. Считается, что работников больших интернациональных корпораций связывает нечто вроде космополитического братства. Близкие чувства, пересекающие национальные границы, возникают у представителей разных профессий (нефтяников, математиков, существует даже неофициальный «интернационал» военных). Современный человек всем обязан всеобщему образованию, умению использовать нормативные языковые средства, усваивать и передавать информацию, содержащуюся в учебниках (а не в культурной традиции), способности получать, воспринимать, передавать и реагировать на сообщения, полученные от незнакомых людей. Член современного общества, лишенный таких навыков, окажется беспомощным и переместится в самые нижние социальные слои. Современный человек вступает в общение не с маленькой группой односельчан, которых знает лично, а с огромным числом представителей безликого массового общества. Но индустриальный космополитизм в наши дни выражен гораздо слабее по сравнению со страстными, подчас сопровождающимися насилием проявлениями национальных чувств. Каковы же причины?

Высокая культура, впервые в истории ставшая достоянием всего общества, не сводится только к неким абстрактным навыкам (к владению грамотой, умению обращаться с компьютером, пользоваться учебниками и техническими руководствами). Она имеет определенное языковое выражение (на русском, английском или арабском языках) и включает в себя определенные модели поведения. Другими словами, современная Высокая культура является помимо всего прочего «культурой» в этнографическом смысле этого слова. Человек XIX и XX столетий не просто участвует в развитии промышленного производства, он занимается этим, будучи немцем, русским или японцем, Если кого-то не включают в сообщество нового типа, то это происходит не только из-за отсутствия профессиональных навыков, но и из-за того, что данные навыки имеют «неправильную» идиоматическую окраску. Современная индустриальная Высокая культура отнюдь не бесцветна, она «этнически» окрашена, и это - ее неотъемлемая сущность. Культурные нормы, связанные с определенными требованиями и предписаниями, накладывают специфические обязательства на индивидов. Так, предполагается, что англичанин - это не только человек, говорящий на языке Шекспира, но и принадлежащий к белой расе. Это создает проблемы для тех, кто являются англичанами по происхождению, языку и культуре, но не соответствуют стереотипу по цвету кожи, Считается, что поляки или хорваты должны быть католиками, иранцы - шиитами, французы - не обязательно католиками, но уж во всяком случае не мусульманами.

Как известно, не все человечество одновременно вступило в эпоху индустриализма, с его современной производительной техникой. Этот процесс идет неравномерно, создавая огромный дисбаланс в темпе развития, в благосостоянии обществ, в экономической и политической мощи. Между народами, находящимися на разных уровнях развития, часто происходят болезненные трения. Это в равной степени побуждает и высокоразвитые, и слаборазвитые страны создавать границы, барьеры, отделяющие их друг от друга. Процветающие страны, как правило, не отказываются от импорта дешевой рабочей силы из менее развитых, но при этом не желают предоставлять гражданство и допускать на самые высокие уровни социальной инфраструктуры недавно приехавших парий, которые отличаются от коренного населения в культурном отношении. Нищета и дискриминация толкают некоторых из них на преступления, что, соответственно, усиливает предубежденность к данному слою населения, а также националистические чувства обеих сторон.

И еще один важный фактор. В условиях капитализма и свободного рынка соперничество высокоразвитых и отсталых стран мешает развитию последних. Такие регионы вынуждены обособляться. Если в них уже существует сильная централизованная власть, то их развитию в целом и усилению политической и военной мощи элиты может способствовать экономическая или политическая и культурная изоляция, а также протекционистские меры. Если же отстающий регион включен в колониальную или иного рода империю, то местная элита будет стремиться к созданию изолированной общности, в рамках которой она получит монополию на политические и другие общественные позиции, вместо того чтобы вступить в соперничество с более развитыми странами. Исходя из этого, можно заключить, что создание отдельных политических общностей происходит на основе собственной системы образования и, соответственно, культурных символов и образов.

Таков в общем виде сценарий перехода от доиндустриальных националистических обществ к национальным индустриалистическим . В одних культурное разнообразие не вызывает политических смут, а, напротив, поддерживает существующий социальный и политический порядок. Совершенно иначе обстоит дело в индустриальных обществах; стандартизация процессов производства приводит к появлению внутренне однородных, но внешне отличных друг от друга политических образований, которые одновременно являются и культурными общностями. Политическое образование (государство) защищает культуру, которая, в свою очередь, обеспечивает символику и легитимность государственной власти. Английский монарх официально считается патроном веры, но в действительности современное английское государство защищает не религиозную доктрину, а культуру. Число таких политических образований гораздо меньше, по сравнению с ранее сложившимися культурными различиями. Современные границы отчасти совпадают с границами основных доиндустриальных культур, а отчасти они пролегают в местах наиболее острых конфликтов между ними, возникших в результате неравномерного развития в процессе перехода к индустриализму. Малые культурные общности и традиции исчезают, но крупные - приобретают большую политическую значимость.

Эта теория объясняет, почему социальная значимость мелких культурных различий уменьшается, а политическая роль нескольких уцелевших культурных общностей возрастает с неудержимой силой. Однако невозможно с помощью данной теории разобраться во всех проблемах современной эпохи. Почему, например, немецкий национализм стал столь агрессивен в эпоху нацизма? Почему англоязычные канадцы так преданы своему государству, хотя они могли бы без малейших трудностей жить в США?

Что же наша теория может предложить для преодоления национальных конфликтов в современном мире?

Необходим реалистический взгляд на вещи. Призыв к культурной («этнической») идентичности - не результат заблуждения, которое изобрели заумные романтики, распространяют безответственные экстремисты и используют в своих эгоистических интересах привилегированные классы с целью одурманить массы и отвлечь их от реальных проблем. Этот призыв обусловлен реалиями современной жизни и его нельзя просто сбросить со счетов, проповедуя всеобщее братство или сажая в тюрьму экстремистов. Нам следует понять корни этого явления и примириться с его плодами независимо от того, нравятся они нам или нет.

Увы, адаптация к реалиям новой жизни не всегда проходит безболезненно. От доиндустриального мира мы унаследовали сложный комплекс культурных различий, стратификации и едва заметных границ, разделяющих этносы. Современный эгалитаризм (имеющий сходные с национализмом истоки) проявляет терпимость к ряду особенностей и привилегий, но не в тех случаях, когда речь идет о культуре и этничности. Он не приемлет также политико-этнические конфликты. Коррекция всех этих пережитков прошлой эпохи - процесс не слишком приятный. Можно считать удачей, если он реализуется за счет ассимиляции или пересмотра границ, а не с помощью жестоких методов, которые имели место в нынешнем столетии (геноцид, насильственное переселение).

И все-таки есть определенные основания для оптимизма. Распространение экономического процветания способно уменьшить остроту национальных чувств. Если два конфликтующих народа имеют одинаково хорошие перспективы экономического роста, их вражда, появившаяся вследствие неравномерности экономического развития и отразившаяся в культурно-этнических различиях и воинствующем национализме, будет постепенно исчезать. Можно найти примеры, подтверждающие это, и надеяться, что число их будет расти.

Итак, доиндустриальные общества отличались сложной устойчивой структурой, системой ролей. Родство не просто обозначало эти роли, но было главной частью механизма, определяющего социальное положение индивидов. Вследствие характера индустриального производства и профессиональной мобильности, присущей этапу экономического роста (что, в свою очередь, составляет основной принцип политической легитимности), родство теряет значительную долю своего влияния. Роль идеологического и номинативного механизма, определяющего место индивида в обществе, берут на себя бюрократический и меритократический принципы. Характер производства также обязывает человека идентифицировать себя с Высокой (т. е. грамотной, школьно-образовательной) культурой. Интернационализация такой культуры, приспособление к ее требованиям, гарантирующее вхождение в эту культуру, и составляет личностную идентичность, более ярко выраженную сегодня, нежели в прошлом. В известном смысле, этничность занимает место родства в качестве основного средства самоидентификации.